Рэй Брэдбери - Тёмный карнавал [переиздание]
В похоронном бюро на Корт-стрит распахнулась дверь. Владелец — невысокий, усатый, с круглой лысиной и тонкими чувствительными руками — поднял глаза. Лицо у него вытянулось.
— А, это вы, дядюшка Джон?
— Племяш Бион, — проговорил Джон, еще не обсохший. — Мне нужна твоя помощь. Ты не видел Сеси?
— Сеси? — переспросил Бион Элиот. Он облокотился на мраморный стол, на котором обрабатывал тело, и рассмеялся. — Господи, нашел о чем спрашивать! — фыркнул он. — Приглядись-ка ко мне получше. Ты меня знаешь?
Джон ощетинился:
— Как не знать? Ты — конечно же, Бион Элиот, братец Сеси!
— Мимо! — Гробовщик покачал головой. — Я — кузен Ральф, мясник! Да-да, мясник. — Он постучал себя по голове. — Тут, внутри, где главное содержится, я Ральф. Еще минуту тому назад я занимался холодильником у себя в магазине, как вдруг в меня внедрилась Сеси. Одолжила у меня сознание, будто чашку сахара. Только что перенесла меня сюда и всунула в тело Биона. Бедняга Бион! Ничего себе шуточка!
— Так ты… так ты — не Бион?
— Хо-хо, никак нет, дорогой дядюшка Джон. Сеси, надо думать, вставила Биона в мое тело! Улавливаешь, в чем тут соль? Мясника поменяли на мясника! Один мастер по разделке туш вместо другого, точно такого же! — Он зашелся от хохота. — Вот так Сеси, ну и проказница! — Он утер с лица довольные слезы. — Я тут простоял целых пять минут, недоумевая, за что взяться. И знаешь что? Похоронное дело не ахти какое мудреное. Ничуть не сложнее, чем нарубить куски для жаркого. Ух ты, как Бион взбесится. Лелеет профессиональную гордость. Сеси, наверное, попозже вернет нас на свои места. Бион страх как не любит, когда над ним подшучивают.
Джон выглядел растерянным.
— Даже и ты не можешь держать Сеси под контролем?
— Ни боже мой. Она делает все, что ей вздумается. Мы беспомощны.
Джон неверными шагами направился к двери.
— Так или иначе, нужно ее разыскать, — пробормотал он. — Если она способна вытворять такие штуки с тобой, подумать только, как бы она мне помогла, стоит ей только захотеть…
Колокола у него в ушах загудели еще громче. Уголком глаза он подметил какое-то движение. Он круто развернулся на месте, и челюсть у него отвалилась.
Из лежавшего на столе тела торчал кедровый кол.
— Пока! — бросил гробовщик вслед хлопнувшей двери.
Вдали затихал топот бегущих ног Джона.
Человек, ввалившийся в полицейский участок в пять часов пополудни, едва стоял на ногах. Говорил он еле слышно и боролся с тошнотой, словно проглотил яд. От дядюшки Джона осталась одна тень. Колокола гудели не утихая, непрерывно, а за спиной ему мерещились люди с торчавшими из груди кедровыми кольями, однако стоило ему обернуться, они пропадали бесследно.
Шериф оторвался от журнала, поднял голову, тыльной стороной ладони, похожей на клешню, вытер усы, спустил ноги с шаткого стола и выжидательно уставился на дядюшку Джона.
— Я хочу заявить об одной семье, она живет здесь, — прошептал дядюшка Джон, с трудом разлепив веки. — Семья нечестивцев — они совсем не те, кем прикидываются.
Шериф прочистил горло:
— Назовите фамилию.
Дядюшка Джон запнулся:
— Что?
— Какая у этой семьи фамилия? — повторил шериф.
— Ваш голос, — уронил Джон.
— Что с моим голосом? — поинтересовался шериф.
— Знакомый какой-то. Похож на…
— На чей?
— На голос матери Сеси! Точь-в-точь!
— Да неужто?
— Ага, вот кто в вас сидит! Сеси подменила вас точно так же, как подменила Ральфа и Биона! Выходит, заявить вам на Семейство у меня не получится? Пустой номер!
— Полагаю, именно так! — сурово подтвердил шериф.
— Семейство загнало меня в тупик! — взвыл дядюшка Джон.
— Похоже на то, — отозвался шериф, увлажнив языком карандаш, чтобы приступить к очередному кроссворду. — Ну, бывайте здоровы, Джон Элиот.
— Э-э?
— Говорю — бывайте здоровы.
— Бывайте здоровы. — Джон замер возле стола, прислушиваясь. — Вы слышите — слышите что-нибудь?
Шериф прислушался:
— Сверчки?
— Нет.
— Лягушки?
— Нет, — разозлился дядюшка Джон. — Колокола. Колокола — и ничего больше. Колокола святой церкви. Такому человеку, как я, слышать их невыносимо. Колокола святой церкви.
Шериф вслушался:
— Нет, точно — ничего не слышу. Эй, осторожнее с дверью — она хлопает.
Дверь в комнату Сеси распахнулась от пинка. Спустя мгновение внутрь ворвался дядюшка Джон, протопал по полу к кровати. Безмолвное тело Сеси лежало на ней недвижно. Едва Джон схватил Сеси за руку, за спиной у него выросла фигура матери.
Мать подскочила к нему и принялась колотить его по голове и по плечам, пока он не отступился от Сеси. Мир потонул в колокольном звоне. В глазах у Джона помутилось. Нашаривая мать растопыренными руками, он то кусал губы, то хватал воздух разинутым ртом, из глаз у него потоками лились слезы.
— Пожалуйста, ну пожалуйста, упроси ее вернуться, — молил он. — Простите меня. Я никому больше не желаю ничего плохого.
Выкрик матери перекрыл гудение колоколов:
— Отправляйся вниз и дожидайся ее там!
— Я тебя не слышу, — заорал дядюшка Джон изо всей мочи. — О, моя голова! — Он прижал ладони к ушам. — Какой гул! Какой гул — мне его не вынести. — Он покачнулся. — Если бы только знать, где Сеси сейчас…
Ни с того ни с сего он вытащил складной карманный нож, раскрыл его.
— Я больше не могу… — проговорил он, и не успела мать пошевелиться, как он рухнул на пол с ножом в сердце; с искусанных губ стекала кровь, башмаки бессмысленно торчали один поверх другого, один глаз закрылся, в другом — широко раскрытом — виднелся белок.
Мать наклонилась над дядюшкой Джоном.
— Мертв, — прошептала она, помолчав. — Итак, — пробормотала она, не веря сама себе, выпрямилась и отступила от лужицы крови на полу. — Итак, наконец-то он мертв. — Она боязливо огляделась и громко крикнула: — Сеси, Сеси, возвращайся домой, деточка, ты мне нужна!
Тишина: солнце постепенно покинуло комнату.
— Сеси, детка, возвращайся домой!
Губы мертвеца шевельнулись. С них слетел звонкий чистый голос:
— Я здесь! Я здесь уже не первый день! Я и есть тот самый страх, который в него вселился, а ему и невдомек было. Расскажи отцу о том, что я сделала. Может, теперь он поймет, что я на что-то гожусь…
Губы мертвеца застыли. Минутой позже тело Сеси на кровати туго напряглось, словно чулок, когда в него внезапно всовывают ногу; оно вновь стало обитаемым.
— Ужинать, мамочка? — проговорила Сеси, слезая с постели.
Крошка-убийца
The Small Assassin, 1946
Перевод С.Сухарева
Это я сам. Я родился наделенным памятью. И недавно выяснил, почему помню то, как рождался: меня вынашивали десять месяцев. И (рождение) стало шоком: неизбежно, что такой новорожденный проникается негодованием. Неизвестно, откуда взялась эта история. Но мой рассказ именно об этом. Младенец лишается прежней беззаботности. И его мать повинна в том, что вытолкнула его на свет. Нельзя больше существовать беспечно, ты выброшен наружу, выброшен в мир, ты теперь — сам по себе. Потому этот младенец и убивает всех подряд. Это из моего собственного опыта. Я — тот самый младенец. Я никого не убивал, но именно по этой причине я — писатель.
Когда именно у нее возникла мысль, что ее убивают, сказать она не могла. За минувший месяц появлялись мелкие, чуть ощутимые признаки, зарождались смутные подозрения, но они таились где-то глубоко внутри, подобно морским течениям: все это походило на то, как если бы ты смотрел на безмятежно спокойный лазурный простор, собираясь окунуться в воду, и вдруг оказывалось, едва только твое тело обнимет влага, что под невозмутимой поверхностью таятся невидимые чудища — раздутые, со множеством щупалец и колючих плавников, злобные и неотвратимые.
Комната пошла кругом, источая миазмы истерии. Над ней нависли остро заточенные инструменты, послышались голоса, наклонились люди в белых стерильных масках.
Мое имя, подумалось ей. Мое имя — как же меня зовут?
Элис Лейбер. Вспомнила. Жена Дэвида Лейбера. Но легче от этого не стало. Она была в одиночестве с этими едва слышно шепчущими людьми в белых масках, а изнутри ее терзали дикая боль, тошнота и страх смерти.
Меня убивают у них на глазах. Эти врачи, эти медсестры не понимают, что втайне со мной творится. И Дэвид не знает. Никто не знает, кроме меня и — этого душегуба, крошки-убийцы.
Я умираю, а отчего — сказать им не могу. Они меня высмеют: скажут — бред. Увидят моего убийцу, возьмут на руки, потетешкают: им и в голову не придет, что он повинен в моей смерти. Вот я, здесь — перед Богом и людьми, умираю, но никто моим словам не поверит, все усомнятся, убаюкают меня ложью, похоронят в полном неведении, меня будут оплакивать, а моего убийцу спасут.
